Западную архитектуру наши зодчие знали только по журнальчикам, но знали отлично. Знали, что фаворитные постройки ХХ века – это конкретно дома в природе: «Дом над водопадом» Фрэнка Ллойда Райта либо вилла «Савой» Ле Корбюзье. Знали, что конкретно с постройки пригородного дома, где можно развернуться и обозначить собственный стиль, и начинается реальная карьера.

Первые проекты показали удивительную широту российских неофитов. Тут был конструктивизм, экспрессионизм, брутализм, классицизм, символизм.

Ностальгия по…

но заказчик к «экспериментам за свои деньги» не был готов. Он еще не достаточно поездил по миру, глянцевых журналов не листал и чего желает – толком не знал. Но зато была традиция, к которой естественно было обратиться. Ностальгия по России, которую мы подрастеряли, была характерна для многих культурных начинаний того времени.

Но если в городе, где перемешаны самые различные эры и стили, насаждение «московского стиля» с его нескончаемыми башенками смотрелось тоталитаризмом, то за городом стилизаторство под исторические стили было уместнее. Лицо российской усадьбы определял классицизм, поэтому и появление кирпичных дворцов с колоннами вполне закономерно.

В первый раз, архитекторы смогли мастерски воплотить исторические фантазии. Многие их них, в первый раз, создали свой фирменный стиль, в котором соединились классические детали, готическая вытянутость пропорций и мотивы модерна. Не считая того, тут были обилие объемно-пространственных решений (наименования объектов – «Дом-консоль», «Круглый дом» – молвят сами за себя), тщательная прорисовка уникальных деталей и даже обмысленная колористика. Эти строения имели все элементы коттеджей и планировки обличали истинный профессионализм. А привнесение ар нуво грело душу заказчика: первый российский капитализм прирастал замками конкретно в эру модерна.

Драматичность как стилеобразующий фактор

Поголовье краснокирпичных замков с башенками и колоннами росло тем временем неудержимо. Закономерным ответом конструктора на эту ситуацию стала драматичность. Если есть заказ на замок и отрешиться от него («по понятным причинам») трудно, то конструктору не оставалось ничего другого, как утрировать количество деталей, делать гротескные пропорции, кооперировать самые различные стили, выдумывать забавные детали либо делать привычные, но в непривычных материалах.

Драматичность – не самый конструктивный способ воспитания заказчика, который с радостью «кушал» все навороты и переборы. Можно было бы отнести её на счет царившего в разумах постмодернизма, но честнее сказать, что это была общепринятая форма самозащиты. А самосознание цеха росло совместно с ростом благосостояния архитекторов, и дискуссия меж «истористами» и «модернистами» была не менее твердой, чем в городской архитектуре. Сформулируем делему так: Когда человек ездил в карете, он строил дом с колоннами. А когда у него в руке телефон, он обязан жить по-другому! По другому.

Дефолт и последствия

К 1998 году пригородное стройку оформилось в полновесную индустрию. Сложилась четкая типология: коттедж (до 400 кв. М), пригородный дом (400–800 кв. М), вилла (1000–2000 кв. М). Определились престижные (Рублевка и вообще западное направление) и непрестижные (Юг, Юго-Восток) районы. Возникли соответствующие издания: «Красивые дома», Salon, «Домовой», «Мир и дом», «Табурет» (за вправду достойные внимания дома редакции разве что не дрались).

Определились фавориты: небольшие частные бюро (проектным институтам схожая работа была невыгодна, и занимались ею лишь в порядке халтуры), уже имевшие опыт сотворения интерьеров, которым пригородный дом давал красивый шанс поработать в объеме, пройти процесс от начала до конца, включая стройку.

Принципиально и то, что архитекторы были, как правило, молоды (30–40 лет), а означает, не обременены догмами и с заказчиками могли говорить на одном языке.

Все было отлично, не считая одного: увлекательных реализованных объектов по-прежнему были единицы. Да и это в основном разнообразные стилизации «под старину».