Никакое другое хобби (ни марки, ни футбол, ни выжигание) не дозволяло русскому человеку так полно самовыражаться. Это было неповторимое по обилию и оригинальности явление, равного которому не знала ни одна другая страна. В нем была реальная поэзия случайности, сюрреалистичности, самобытности. И её, честно говоря, ужасно жаль.

Деревня, усадьба, дача, садово-огородный участок

Та пригородная жизнь имела два стиля. Была дача и был садово-огородный участок. Иностранцу поймать различие трудно. Но всякий российский человек ясно соображал, что на садово-огородном участке с утра до вечера копают, сеют, полют, поливают, консервируют. Тогда как на даче валяются в гамаке, посиживают на террасе, играются в бадминтон и без конца ставят самовар. Еще, естественно, и там, и там купаются, собирают грибы и катаются на великах, но в смысле архитектуры два этих явления верно различаются.

Дача – она, как правило, древняя, вся в пристройках и надстройках, с обязательной террасой либо верандой – естественным архитектурным излишеством. А садово-огородный участок – это именитые 6 соток, где стоит какая-нибудь хибарка, в которой можно лишь спать, а с утра пораньше нужно выползать на участок и работать, работать, работать.

Эту оппозицию определил узнаваемый дачник А.П. Чехов. Придумав собственной пьесе заглавие «Вишневый сад», он долго не мог понять, что в нем не так. И вдруг его озарило: «Не «вишневый», а «вишнёвый»! Вишневый – этот тот, где вишни собирают, он для полезности. А вишнёвый – лишь для удовольствия!» но несмотря на то, что строились дачи как раз на отрезаемых от усадеб кусочках (а может быть, как раз поэтому), элегическое настроение дворянских усадеб перешло в дачи.

Дачный бум начался в России, как и в Европе, во второй половине XIX века, когда на исторической сцене возник новый класс. Но если в Европе этот класс, названный позднее «средним», определил весь ХХ век, то в России естественное развитие общества было прервано 1917 годом. В итоге дача, которая могла бы стать неким локусом третьего – демократического – пути, осталась хранителем усадебных традиций. А «народный» садово-огородный участок, где культурное начало сводилось к анекдотам под шашлык, ей противостоял.

Конкретно поэтому в тот момент, когда третий класс получил в России свой второй шанс, объединить дачную культуру и садово-огородную хозяйственность было нереально. Поэтому архитектура, как область сопряжения двух этих начал, решительно провисла.

Как все начиналось

Всплеск пригородного стройки в начале 90-х был обусловлен идеологическими переменами и курсом на реабилитацию частной принадлежности. Доходы населения росли, под частную стройку были выделены громадные площади. Правда, по закону дачник имел в собственном распоряжении всего 60 кв. Метров жилой площади – и ничего из стройматериалов, не считая голицынского кирпича. Тем не менее до 1993 года, пока себестоимость нового дома оставалась раза в два-три ниже, чем цена готового коттеджа, в пригородах развернулось бурное стройку.

Шло оно, естественно, криво: дома строились в чистом поле, у дорог, безо всякой мысли о пейзаже. Равно как и без заботы о коммуникациях. А потому постоянно случалось, что дом стоит, а жить в нем нельзя: потому что за газ, свет и воду нужно заплатить сумму, во много раз превосходящую цена самого дома.

А уж чего не было совсем – так это уникальной архитектуры. В Архитектурном институте строительству частных особняков не учили, и никакого настоящего опыта за исключением дачного самостроя) ни у кого не было. Но когда в 1992 году «Архитектурная галерея» устроила выставку «Мой дорогой дом», выяснилось, что потенциал у архитекторов есть.

Откуда он взялся? В первую очередь – из «бумажной архитектуры». Конкретно «бумажники» (юные российские архитекторы, массово побеждавшие на интернациональных концептуальных конкурсах в 80-е годы) обосновали примат персонального начала в архитектуре. Конкретно его остро не хватало тогда архитектуре мировой (потому и побеждали), и конкретно его логично было привнести в архитектуру частного жилища.

Кроме опыта «бумажного» был опыт «журнальный».